Духовной жаждою томим, В пустыне мрачной я влачился, —
И шестикрылый серафим[1]
На перепутье мне явился.

Перстами[2] легкими как сон
Моих зениц[3] коснулся он.
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы.

Моих ушей коснулся он, —
И их наполнил шум и звон:
И внял я неба содроганье,
И горний[4] ангелов полет,

И гад морских подводный ход,
И дольней[5] лозы прозябанье.
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,

И празднословный и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею[6] кровавой.

И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул.

Как труп в пустыне я лежал,
И Бога глас ко мне воззвал:
«Восстань, пророк, и виждь, и внемли[7],
Исполнись волею Моей,

И, обходя моря и земли,
Глаголом[8] жги сердца людей».

Вопрос:
Какое значение имеет образ пророка в библейской мифологии? Путь преобразования потерянного томимого грехом уныния человека в поэта-пророка мучителен и сложен. Почему же так неутешителен итог этого пути: "Как труп в пустыне я лежал"? Какую роль играют в стихотворении заключительные строки?
​